9.

Во мне всегда была какая-то сила, в принципе, я это знал, но понятия неимел, как ей пользоваться, как она называется, и что все это значит. Я такжезнал, что не стоило мне кичиться этой силой, потому что у других людей онаотсутствовала напрочь. Я думал, если тайное стало бы явным, меня отправилибы в цирк. Или в тюрьму.

Я помню, как однажды, помню смутно, мне было годика четыре, это одно измоих первых воспоминаний, я стоял у грязного окна и смотрел во двор. Виделтам колоду для рубки дров и почтовый ящик с красным флагом, то естьпроисходило все в доме тети Мабел, в деревне. Мы там жили после того, каксбежал мой отец. Мать нашла работу в "Булочной-пекарне Харкервиля и вскоремы вернулись в город. Мне тогда было чуть больше пяти. Мы жили в городе,когда я начал ходить в школу, это я знаю точно. Благодаря псу миссисБуковски: мимо этого гребаного людоеда мне приходилось ходить пять дней внеделю. Никогда не забуду эту тварь. Боксер с белым ухом. Он навсегдапоселился в стране памяти, о которой упоминал мистер Шарптон.

Так вот, я смотрел в окно, а на верхней панели окна жужжали мухи, вы,конечно, знаете, как они жужжат. Звук мне не нравился, но достать их я немог, даже свернутым в трубочку журналом, чтобы перебить или разогнать. Ивместо этого я пальцем нарисовал на грязном стекле два треугольника, а потомкруг, который соединил треугольники. Как только я это сделал, как толькоподушечка моего указательного пальца дорисовала круг, все мухи, четыре илипять, мертвыми попадали на подоконник. Большие, как фасолины, черныефасолины, которые вкусом напоминают солодку. Я поднял одну, пригляделся, ненашел ничего интересного, бросил на пол и продолжил смотреть в окно.

Что-то подобное и потом случалось время от времени, но не с какой-тоцелью, не потому, что я захотел, чтобы это произошло. Насколько я помню,впервые, до Шкипера, я использовал заложенную во мне силу против пса миссисБуковски. Она жила на углу нашей улицы, тогда мы арендовали дом наДагуэй-авеню. Пес был жутко злой и опасный, и все дети Уэст-Сайда боялисьэтой твари с белым ухом. Мисс Буковски держала ее на веревке во дворе, ибоксер обгавкивал каждого, кто проходил мимо. Не просто обгавкивал, какнекоторые собаки, в его лае ясно слышалось: «Если б ты попал во двор или яоказался на улице, ходить тебе без яиц, козел». Однажды пес сорвался сверевки и покусал разносчика газет. Любую другую собаку за это усыпили, носын миссис Буковски был начальником полиции и как-то все уладил.

Я ненавидел боксера так же, как ненавидел Шкипера. Полагаю, вопределенном смысле он тоже был Шкипером. Мне приходилось проходить мимодома миссис Буковски по пути в школу. Конечно, я мог обойти квартал с другойстороны, но тогда бы меня прозвали сосунком, да и дорога заняла куда большевремени. И всякий раз я ужасно боялся, что псина сорвется с веревки. Она такяростно гавкала, что пена летела во все стороны. Иногда боксер рвался кзабору с такой силой, что у него подсекались лапы и он падал на землю.Кто-то находил это забавным, но только не я. Я боялся, что веревка (не цепь,а старая веревка) в один прекрасный день оборвется, боксер перепрыгнет черезнизкий забор из штакетника, который отделял двор миссис Буковски отДагуэй-авеню, и вцепится мне в горло.

А потом однажды утром я проснулся с идеей. Готовой идеей. Я хочусказать, мне ничего не пришлось додумывать. Я проснулся с ней, как нынчеиной раз просыпаюсь со стоящим колом членом. Проснулся в субботу, оченьрано, но солнце уже поднялось. В этот день я мог не появляться рядом с домоммиссис Буковски, если бы не хотел, но как раз в эту субботу мне не терпелосьпойти туда. Я скоренько вылез из постели. Оделся. Торопился потому, чтобоялся забыть идею. Мог забыть... как забываются сны, с которымипросыпаешься (или как опадает член, если переходить к реалиям жизни), но втот момент все держал в голове, до мельчайших подробностей: слова,треугольники, завитки, особые круги, связывающие отдельные элементывоедино... два или три, частично накладывающиеся друг на друга, повышающиедейственность.

Я проскочил через гостиную (мать спала, я слышал ее похрапывание, арозовая униформа, в которой она работала в булочной, висела на крючке вванной) на кухню. Около телефона там висела грифельная доска, на котороймать записывала нужные ей телефоны и намеченные дела (конечно, не «ДОСКАЗАКАЗОВ ДИНКИ», но нечто похожее). Я задержался на несколько секунд, чтобывзять кусок розового мела, который болтался на нитке. Сунул его в карман ивышел за дверь. Я помню то прекрасное утро, прохладное, но не холодное, неботакое синее, словно его только что вымыли дочиста. На улице не было ни души,сами знаете, по субботам, если есть такая возможность, люди любят поспать.

Собака миссис Буковски не спала. Черта с два. Этот пес честно исполнялсвои обязанности. Увидел меня сквозь зазоры между штакетинами и рванулся кзабору, натянул веревку до предела, а может и еще сильнее, словно какая-точасть его собачьего мозга знала, что сегодня – суббота, и мне делать тутнечего. Веревка потянула боксера назад, он чуть отбежал и вновь рванулся кзабору, лая до хрипоты, нисколько не боясь, что ошейник задушит его,перетянув горло. Полагаю, миссис Буковски привыкла к этому лаю, может, он ейи нравился, но я никак не мог понять, почему это безобразие терпят соседи.

В тот день я не обращал на боксера ни малейшего внимания. Идеяполностью захватила, я начисто забыл о своих страхах. Вытащил из карманамел, опустился на одно колено. На секунду подумал, что «картинка» исчезла изголовы, и запаниковал. Отчаяние и печаль пытались занять ее место, и ясказал себе: "Нет, Динки, нет, не допускай этого, борись. Пиши, что угодно,хотя бы «СОБАКУ МИССИС БУКОВСКИ – НА ХЕР».

Но этого мне писать не пришлось. Я нарисовал «картинку», с которойпроснулся. Думаю, это был символ действа, потому что он словно открыл шлюзплотины. Мою голову заполнили неведомые образы. Что радовало, и при этомпугало, очень уж их было много. Следующие пять минут я стоял на коленях,потел и, как безумный, рисовал на асфальте. Слова, которых никогда неслышал, знаки и орнаменты, которых никогда не видел, скорее всего, их никтоне видел. Писал и рисовал, пока правый рукав до локтя не покрылся розовойпылью, а от куска мела матери не остался крошечный камешек, зажатый междумоими большим и указательным пальцами. Пес миссис Буковски умер не сразу,как мухи. Все это время он яростно лаял и рвался с веревки, но я не обращална него ни малейшего внимания. Словно находился в трансе. Мне не хватитмиллиона лет, чтобы описать вам это состояние, но, готов спорить, именно внего впадали великие музыканты, Моцарт, там, или Эрик Клэптон, когдасочиняли свою музыку, именно это чувствовали живописцы, создавая свои лучшиетворения. Если бы кто-то прошел мимо, я бы его просто не заметил. Черт, еслибы боксер миссис Буковски сорвался бы с веревки, я бы, наверное, непрекратил своего занятия.

Это было предельно. У меня нет слов, чтобы выразить эту гребануюпредельность.

Но никто не прошел мимо, лишь проехали несколько автомобилей и,возможно, кто-то из водителей и задался вопросом, а что это делает ребенок,что рисует на тротуаре. Боксер миссис Буковски продолжал лаять. Я понял, чтодолжен усилить янтру, направить ее исключительно на эту собаку. Клички пса яне знал, поэтому оставшимся кусочком мела написал «БОКСЕР», обвел кружком,от кружка нарисовал стрелку ко всей «картинке». Меня пошатывало, болелаголова, так обычно случалось со мной после очень трудной контрольной илиесли я слишком долго смотрел телевизор. Мне казалось, что я заболел, но приэтом я предельно себя чувствовал.

Я смотрел на собаку, не менее живую, чем пятью минутами раньше, лающую,хрипящую от ярости, поднимающуюся от злобы на задние лапы, но уже неиспытывал ни малейшего страха. Домой я возвращался с легким сердцем. Вполной уверенности, что с боксером миссис Буковски покончено. Готов спорить,то же самое испытывает художник, зная, что нарисовал отличную картину, илихороший писатель, не сомневающийся, что только что законченная книгаудалась. Когда все хорошо, думаю, ты это просто знаешь. Возникает полнаягармония между тобой и твоим творением, и это ни с чем не сравнимыеощущения.